"Не верь безумию любви" - Анакин ищет ответ на главные вопросы бытия

[kinn]

Корускант выглядел как обычно - круги административных районов, полосы магистралей, громады промышленных зон, переливающиеся ленты спутниковых поясов, цилиндры и тороиды перевалочных станций. И отдельная зона дрейфа боевых кораблей с хищной стаей похожих на наконечники копий "венаторов".
Анакин вывел "Сумерки" к автоматической станции контроля для малых перевозчиков, запросил и получил допуск на посадку. В республиканском реестре "Сумерки" значилась как вспомогательный перевозчик службы чрезвычайных ситуаций. Ну, собственно, в каком-то смысле она и была этим. "С определенной точки зрения", - как любит говорить в таких случаях Оби-ван.
Чем ближе "Сумерки" подходила к планете, тем неуютнее чувствовал себя Анакин. Кой даймон дернул его посмотреть на Корускант в Силе? Источенное ходами ядро в плотной скорлупе Тьмы - и только Храм сияет, как маяк. Вынести этого больше минуты Анакин не смог, но теперь и наяву ему мерещился плотный темный покров, под который ему таки предстояло нырнуть. А ведь раньше это его не сильно смущало.

От стоянки в промышленном районе на окраине Сенатского округа до Храма он добрался общественным транспортом. На него никто не обращал внимания - он был спейсер как спейсер, а может, и не спейсер, а просто средней руки техник или заводской механик. Стоит снять табард, приметный форменный пояс и меч - и типовой джедайский хабит выглядит как обычная одежда человека чуть ниже среднего класса. Это Анакин усвоил еще с тех пор, когда только обживался в Храме и на этой планете, и Оби-Ван водил его по городу, уча ориентироваться, ездить на аэробусе, пользоваться указателями, делать покупки, спрашивать дорогу и обращаться к полицейским.
Оказавшись в стенах Храма, Анакин вздохнул с облегчением. Здесь можно было дышать, тьма осталась снаружи. В прошлый визит он ничего подобного не ощущал. Ну да, затхлость, мрачность - но он же всегда на Корусканте поднимал полные щиты, иначе было нельзя, иначе все двадцать миллиардов обитателей экуменополиса врывались к нему в голову и орали, рыдали, смеялись прямо там. Поднимать щиты Квай-Гон научил его еще в пути с Татуина на Корускант, да еще Анакин тогда носил, не снимая, мамин оберег.
Анакин поднялся на лифте к центральной части Храма, к Анфиладе, ведущей от Врат к Вратам. Храм казался опустевшим - так мало джедаев оставалось в его стенах, не сравнить с годами его детства. У терминала перед входом в Палаты Исцеления он отметился в системе - система сделала отметку в его карточке и нарисовала на мониторе цветочек. Тут же под ногами пискнул мышедроид с цветочком на корпусе. Он отбегал в направлении входа в медсектор, потом возвращался и слегка поддавал Анакину по задникам сапог.
- Иду-иду, - пробормотал Анакин, скрывая улыбку.
Меченые мышедроиды всегда поднимали ему настроение - даже сейчас, когда его ждал не только стандартный медосмотр, но и визит к врачевателю разума. Лет в двенадцать или тринадцать Анакин отказался ходить к своей врачевательнице, и теперь гадал, будет с ним заниматься мастер-целитель Илайя сии Айя или кто-то другой. Он не мог решить, что лучше. Оказалось, что все-таки мастер Илайя, и Анакин подчинился судьбе.
- В следующий раз ответь мне, пожалуйста, на два вопроса, - сказала она на прощанье. - Кто ты? Чего ты хочешь?

"А, собственно, чего я вообще хочу?"
Предпоследний раз Анакин задавался этим вопросом давно. Очень давно, еще до войны - в усадьбе на Озерах, не в силах заснуть, зная, что в спальне напротив спит Падме. Он хотел доказать всем, особенно Оби-вану, что он достоин быть джедаем, достоин посвящения. И тут же хотел бросить все, чтобы иметь возможность остаться с Падме - если она захочет. А если не захочет... все равно остаться, наняться пилотом на правительственный корабль, и чтобы никто из ее когорты не погиб, как Дорме. И увидеть маму, а лучше - украсть ее с Татуина, и даже не нужно самому собирать сканер, можно купить бытовой медицинский и подкрутить кое-чего, а курс базовой полевой хирургии для падаванов обязателен...
А последний - на грани войны, сидя в катакомбах Геонозиса. Браслеты-блокаторы с него так и не сняли, камера была голой, как пещера, хорошо хоть, не сырой, и он сидел, прислонившись к стене, и Падме спала у него в руках, а он пялился в темноту и думал о том, чего хочет. Он хотел тогда зачеркнуть, выдрать из ткани мира убитых им тускенов, свою ярость и упоение силой. Он хотел успеть к маме. Он хотел свой меч - и разнести к пустынным демонам эту темницу, посадить Падме в ее корабль и чтобы она улетела отсюда. А потом осталось только яростное желание спасти Падме. Хотя бы ее - раз больше никого не удалось. Смерть нельзя победить, она забирает всех.
А потом он терял и терял - руку, друзей, солдат, ОБи-вана, Асоку... И только падм еоставлаась с ним, и он в ужасе цеплялся за нее, понимая, что та кнельзя, что он не должен отягощать ее - а страх дул ему в спинуподгняя, не давая задуматься. Ии он сма не находил сил остановиться? Он, самый сильный деждай среди живущих? Словно Сила в нем и он сам не собирались в единое целое, как плохо подходящие генератор и двигатель.
В размышлениях Анакин не пошел сразу к себе, а прошелся по Анфиладе и свернул к альдераанскому дворику. Совершенно случайно (хотя Оби-ван утверждает, что случай - другое имя Силы). И совершенно случайно, любуясь цвеными пятнами света, проходящими через витражи, обратил внимание на фреску.
Сто раз он проходил через этот зал - и не разглядывал само изображение, только ловил зрительное ощущение - гармонии и движения. Обычная композиция житийной фрески - в центре джедай, справа и слева эпизоды жизни. Глаз зацепился за доспехи женщины с белым мечом. Ситхские войны, кажется, Вторая или что-то близкое к этому. За плечом молодой женщины с коротко стриженными темными волосами высокий мужчина в альдераанской старинной броне, в шлеме с открытым забралом, поднимал знамя. Нет, не просто знамя - это была орифламма, Золотое Пламя Дома Органа. В шести овальных клеймах справа и слева горели города, и белое пламя сверкало на поле боя, а на последнем знаменосец салютовал погребальному костру стальным мечом с витым перекрестьем. Над лезвием меча серебрилась надпись "Риндон".
Сверху старинные вычурные буквы на вымпеле сложились в имя: "Лейя ад`Люкис", "Лейя из Света". Анакин не сразу связал эту фреску с уроками литературы, а ведь он читал "Орифламму", и они с Падме, Оби-ваном и сенатором Органой ходили на знаменитую постановку "Розы и меча" всего год назад, но он, конечно, не помнил ничего, кроме близости Падме и серебряного голоса исполнительницы главной роли - волшебного, завораживающего...

В тёмных расселинах ночи
Прялка жужжит и поёт.
Пряха незримая в очи
Смотрит и судьбы прядёт.

Смотрит чертой огневою
Рыцарю в очи закат,
Да над судьбой роковою
Звёздные ночи горят.

Мира восторг беспредельный
Сердцу певучему дан.
В путь роковой и бесцельный
Шумный зовёт океан.

Сдайся мечте невозможной,
Сбудется, что суждено.
Сердцу закон непреложный —
Радость-Страданье одно!

Это было о них с Падме - радость-страданье, ее рука в его руке, в темноте театральной ложи - и в подземельях Геонозиса. Сладкое, мучительное желание, острое, как игла, жгучее, как пламя.
Но этого ли хотел он для Падме? Неутолимого, темного желания, иглы в сердце, на грани отчаяния? И страха?
Лейя и Орант на фреске не боялись. Против них были ситхи, сражающиеся за власть князья, здравый смыл и весь мир. Но они победили.
"Как последний враг будет повержена смерть" - гласила строка под фреской.